Юнг, Томас

Томас Юнг
англ. Thomas Young
Портрет работы Генри Бриггса (копия с картины Т. Лоуренса, 1822)
Дата рождения	13 июня 1773(1773-06-13)
Место рождения	Милвертон, графство Сомерсет, Англия
Дата смерти	10 мая 1829(1829-05-10) (55 лет)
Место смерти	Лондон
Страна	Великобритания
Научная сфера	физика, механика, языкознание
Место работы	Лондонское королевское общество
Альма-матер	Эдинбургский университет, Гёттингенский университет
Учёная степень	доктор медицины
Известен как	один из создателей волновой теории света
Автограф
Медиафайлы на Викискладе

Систематик живой природы
Автор наименований ряда ботанических таксонов. В ботанической (бинарной) номенклатуре эти названия дополняются сокращением «Young». Список таких таксонов на сайте IPNI Персональная страница на сайте IPNI Часть списка с описанными таксонами относится к другой персоне: Young, Robert Armstrong (1876—1963)

То́мас Юнг (англ. Thomas Young; 13 июня 1773, Милвертон, графство Сомерсет — 10 мая 1829, Лондон) — английский учёный широкого профиля: физик (один из создателей волновой теории света, ввёл понятие механической энергии и представление о модуле упругости), механик, врач (впервые описал явление астигматизма), астроном, филолог и востоковед (ввёл понятие «индоевропейские языки»).

Полиглот — владел 13 языками. Учёный секретарь Королевского общества по переписке с заграницей (1804—1829). В 1801—1803 годах был профессором Королевского института в Лондоне. С 1818 года — секретарь Бюро долгот и редактор «Морского альманаха». Занимаясь египтологией, вплотную подошёл к расшифровке древнеегипетской иероглифики, в англоязычном мире именно Юнг, а не Шампольон, считается дешифровщиком египетского письма. За широту интересов и фундаментальность вклада в науку биограф Эндрю Робинсон^[en] охарактеризовал Юнга как «последнего человека, который знал всё».

Член Лондонского королевского общества (1794)^[1], иностранный член Французской академии наук (1827; корреспондент с 1818)^[2] и Шведской королевской академии наук (1828).

Становление (1773—1792)

Источники биографии. Происхождение

Важным источником для биографии Т. Юнга является автобиографический очерк, по-видимому, предназначенный для редакции «Британской энциклопедии». Вероятно, он был создан по просьбе невестки за два или три года до кончины^[3]. Рукопись служила его первым биографам Хадсону Герни^[en] и Джорджу Пикоку, а в 1860-е годы использовалась Гальтоном для работы над теорией наследования гениальности. Именно в составе его архивного фонда автобиография Юнга была вновь обнаружена в 1970-е годы^[4]. По словам Э. Робинсона, Томас Юнг не являлся достойным кандидатом для включения в теорию, поскольку у него не было потомства и не было родственников с выдающимися способностями. Его отец — Томас-старший — был торговцем тканями из деревни Милвертон близ Тонтона в графстве Сомерсет; мать — Сара — также была дочерью местного торговца. Её дядя — доктор Ричард Броклсби — держал врачебную практику в Лондоне и затем сыграл в жизни Томаса существенную роль. Юнг в автобиографии почти не упоминал ни о родителях, ни о братьях с сёстрами, ограничившись датой рождения и фактом, что был старшим из 10 детей в семье^[5]. Семья принадлежала к секте квакеров, известных суровым аскетизмом в быту и строгостью воспитания и поведения; вероятно, этим объяснялась холодность Юнга к своим родственникам^[6]. Судя по мемуару Герни, происхождение Юнга сыграло большую роль в его образовании, ибо квакеры стремились поднять своё социальное положение через интеллектуальный труд и всячески поощряли любые способности своих детей. В Британии XVIII—XIX веков множество врачей и учёных-естественников происходили из квакеров. Юнгу было присуще чувство собственного достоинства, доходящее до самодовольства, а также определённый фанатизм^[7].

Образование. Воспитание

Через несколько месяцев после рождения Юнга отдали деду по материнской линии Роберту Дэвису, купцу из Майнхеда^[en], что в 15 милях от Милвертона. Дед, имевший классическое образование, первым распознал его экстраординарные способности^[8]. В два года Томас выучился читать — по Библии — и к четырёхлетию прочитал её дважды; кроме того, он увлёкся серьёзной поэзией Поупа и Голдсмита, множество стихов которых знал наизусть. К шестилетнему возрасту он прочитал «Робинзона Крузо» и «Гулливера»^[5][9]. С точки зрения Э. Робинсона, Юнгу повезло, что его ранние годы прошли в квакерской среде, в которой культивировалась скромность; его гениальные способности не стали предметом эксплуатации или публичной демонстрации^[10]. До шести лет его образованием руководил сосед-священник, который не обладал особыми педагогическими талантами, но начал обучать Томаса латыни. Далее его отдали в пансион под Бристолем, в котором он провёл полтора года. Его пришлось оттуда забрать в 8-летнем возрасте. В те же годы, если верить преданию, он добрался до конца учебника по арифметике, пока его одноклассники с учителем преодолевали задачи в середине^[11].

В 1782 году Томаса Юнга, которому не исполнилось и девяти лет, отдали в частный пансион в Комптоне (Дорсетшир), директор которого — Томпсон — разрешал ученикам самим планировать своё время и выбирать предметы для изучения. Здесь он освоил классическую филологию и с удовольствием читал на языке оригинала Вергилия, Горация, Ксенофонта и Гомера. Заинтересовавшись иллюстрированными книгами на французском и итальянском языках, которые имелись у его товарищей, он быстро освоил и эти языки. В 13 лет он «очаровался восточной литературой», начав с древнееврейского языка, чтобы читать Библию в оригинале. Далее, поучаствовав в диспуте о восточных языках, чтобы удостовериться, что они отличаются между собой так же, как и европейские, он самостоятельно принялся за арабский и персидский. Об этом узнал сосед и подарил ему грамматики еврейского, арамейского и сирийского языков, а также издание «Молитвы Господней» на 100 языках и «Персидскую грамматику» Уильяма Джонса^[11]. Сам Юнг свои успехи объяснял тем, что вставал за час до своих одноклассников и ложился через час после них, поэтому ему хватало времени на все предметы^[12].

О способностях Юнга в детстве ходили многочисленные истории. Одна из наиболее известных связана с его поездкой в Лондон с тёткой Мэри. Зайдя в книжную лавку, одетый в строгий чёрный костюм мальчик увлечённо листал некое редкое издание античных классиков. Книготорговец покровительственно предложил подарить ему книгу, если он сможет перевести хотя бы страницу. Юный Томас сходу перевёл текст с листа на литературный английский язык, после чего действительно получил книгу в дар^[13].

Помимо несомненных успехов в гуманитарных дисциплинах, Юнг в равной степени развивался в естественнонаучной области. Его главным наставником стал младший учитель Джосайя Джефри, который предложил Томасу «Лекции по естественной философии» Бенджамина Мартина; его особенно заинтересовал раздел об оптике. Ему позволили пользоваться электрической машиной. Дж. Джефри преподал Юнгу уроки рисования (и практической химии — изготовлению и смешиванию красок). Когда Юнг увлёкся ботаникой и ему потребовался микроскоп, его обучили токарному делу и искусству шлифования линз; в этом ему помогали и дед, и отец. Освоив переплётное дело, Юнг заработал первые карманные деньги — 5 шиллингов (около 28 фунтов в ценах 2015 года)^[14] за приведение в порядок книг и тетрадей одноклассников. Во время каникул отец купил ему книгу Джозефа Пристли об атмосфере. Тогда же он познакомился с соседом-геодезистом по фамилии Кингдон, у которого было трёхтомное издание Словаря искусств и ремёсел^[en], откуда можно было извлечь описания математических и физических инструментов. Другой сосед в Майнхеде — Аткинс — с 1782 года вёл метеорологический журнал при помощи барометра и термометра; результаты его годичных измерений были опубликованы Королевским обществом. Аткинс одолжил мальчику квадрант, с помощью которого тот освоил триангуляцию и перемерил высоту всех окрестных холмов^[15]. По книге Мартина он попытался освоить метод флюкций — то есть дифференциальное исчисление — но самостоятельно смог разобраться в нём только через год или два^[16][17].

Годы в Юнгсбери

Юнг считал самым продуктивным в своей жизни период с 1787 по 1792 годы. 14-летнего Юнга, прослышав о его способностях, пригласил в своё имение Юнгсбери^[en] Дэвид Беркли^[en] — один из лидеров сообщества квакеров, банкир и пивовар. Две трети года проходило в деревне, а зимние месяцы в Лондоне; Томаса взяли в компаньоны к внуку Беркли — Хадсону Герни^[en]. Главным учителем Герни был Джон Годкин^[en], и они образовали идеальное интеллектуальное трио, в котором интересы и способности всех троих дополняли друг друга^[18]. По легенде, Д. Беркли, желая испытать Томаса в каллиграфии, велел ему переписать несколько фраз из книги. Юнг попросил разрешения отлучиться и вскоре представил безукоризненные прописи с этой фразой на девяти языках^[19]. Дневник Юнга этих лет вёлся на тринадцати языках. В 1807 году Годкин и Юнг издали отдельное пособие по греческой каллиграфии^[20].

В области естественных наук Юнг продолжал заниматься ботаникой и энтомологией, а к 1790 году увлёкся ньютоновской механикой и оптикой^[21]. В дневнике он скрупулёзно фиксировал прочитанные книги, например, в 1790 году там отмечены «Греческая пенталогия» Джона Бёртона, «Роды растений» и «Философия ботаники» Карла Линнея, Корнель и Гесиод, Цицерон и Софокл, Ювенал и Марциал, «Оптика» Ньютона, «Древняя история» Роллена, «История квакеров» и прочее^[22]. Примечательно, что в автобиографии Юнг критически отнёсся к своим способностям и утверждал, что хотя писал много и быстро, но читал медленно и вряд ли одолел к 50 годам более 1000 томов (и сравнивал себя с забытым ныне поэтом Уильямом Кингом, который только за 7 лет жизни в Оксфорде прочитал не менее 7000)^[23].

В 15-летнем возрасте Юнг тяжело заболел; на этот эпизод лишь намекалось в его автобиографии. Был поставлен диагноз «туберкулёз лёгких», болезнь сопровождалась кровохарканием, одышкой и другими симптомами. Он описал собственный случай в 1815 году в книге «A Practical and Historical Treatise on Consumptive Diseases». Лечением занимались известные врачи-квакеры, в том числе Томас Димсдейл и Эдмунд Бёрк. Его лечили хиной и молочнокислой диетой, за два года удалось полностью победить заболевание. Одним из следствий стало общение между Юнгом и его двоюродным дедом — Ричардом Броклсби^[en][24]. Броклсби очень привязался к Томасу и взялся вести его в делах веры, считая, что духовное здравие неотделимо от физического; особенно он наставлял его избавиться от гордыни. Юнг, как и многие другие квакеры, был противником рабства и на этом основании отказался от сладкого, поскольку сахар получали рабским трудом, и воздерживался таким образом целых семь лет. В 1795 году Дэвид Беркли потратил 3000 фунтов стерлингов (современные 280 000), чтобы освободить 30 рабов, унаследованных им вместе с ямайским имением. Благодаря Броклсби и Бёрку Юнг был принят в круг лондонских интеллектуалов, куда входили, среди прочих, Джошуа Рейнольдс и Томас Лоуренс. Юнг тогда прислал дяде перевод нескольких стихов «Генриха VIII» Шекспира (речь Уолси, обращённую Кромвелю) на греческий язык^[25]. В результате ноябрь и декабрь 1791 года Юнг провёл в лондонском доме Броклсби, а не Беркли^[26]. В дневнике от 12 декабря 1791 года был описан дружеский ужин, на котором Т. Лоуренс, сэр Джон Бейкер и Ричард Порсон читали латинскую поэму Джонсона и обсуждали тончайшие вопросы греческой просодии; Юнг принимал участие, как равный^[27].

В эти же дни решалась дальнейшая судьба Юнга. Бёрк рекомендовал ему продолжать занятия классической филологией или учиться на юриста. Самого Томаса тянуло заниматься естественными науками или медициной, тем более что бездетный Броклсби намекнул внучатому племяннику, что сможет оплатить его занятия в университете, поселить его у себя в Лондоне и передать по завещанию лондонскую практику. Медицина считалась благородным и высокодоходным занятием, которое требовало как гуманитарных, так и естественнонаучных познаний. Такое решение, по-видимому, вызвало трение между Юнгом и его родителями, на что имеется несколько намёков в переписке. Проведя последние полгода в Юнгсбери, 19-летний Юнг перебрался в Вестминстер на квартиру близ медицинской школы и дома своего двоюродного деда^[28]. Ещё в 1791 году вышла первая его печатная работа — короткая заметка о ладанной смоле в журнале Monthly Review, подписанная его инициалами^[29].

Высшее образование (1792—1799)

Лондон. Королевское общество

Единственным местом Лондона, где в 1792 году можно было на практике изучать медицину, являлся Госпиталь Святого Варфоломея. Параллельно существовало несколько медицинских школ, например, Хантеровская анатомическая школа, существовавшая с 1740-х годов в Сохо. Последняя привлекала студентов тем, что каждый из них допускался к анатомическим занятиям, а не только к наблюдению вскрытия на расстоянии^[30]. Юнг посещал занятия в Хантеровской школе осенью 1793 года, когда Джон Хантер — основатель — уже не мог преподавать (он скончался 16 октября того же года), но по его конспектам и рекомендациям работал его шурин Эверард Хоум^[31]. В автобиографии Юнг почти не упоминал своих лондонских учителей. Бо́льшую часть времени он проводил в госпитале св. Варфоломея, где занимался ботаникой и фармакологией, слушал курсы акушерства и получал практический опыт во время обходов. К этому же времени относится его первая научная работа — статья об аккомодации зрения на материале анатомирования глаза вола^[29].

30 мая 1793 года он обобщил свои исследования в докладе Королевскому обществу «Наблюдения над процессом зрения», опубликованном затем в «Философских трудах». До Юнга существовали гипотезы Кеплера и Декарта; первый считал, что хрусталик двигается глазной мускулатурой взад и вперёд, как линза в оптических приборах. Декарт полагал, что хрусталик оптически неподвижен, а аккомодация достигается за счёт изменения его формы^[32]. Юнг анатомически доказал, что хрусталик глаза обладает волокнистой структурой и приспособлен к изменению своей формы^[33]. Доклад зачитал Броклсби из-за молодости племянника, которому было лишь 20 лет. Резкую оппозицию открытию Юнга составил Джон Хантер, который написал официальное письмо президенту Королевского общества Джозефу Бэнксу и потребовал официального диспута, на котором планировал зачитать свои возражения. Однако он скончался, так и не успев закончить доклада, который зачитал его преемник Хоум, сам не согласный с теорией своего патрона. В это же время появился слух, что идея, озвученная Юнгом, была выдвинута на собрании у Джошуа Рейнольдса в ноябре 1791 года. Юнг сразу же связался со всеми участниками интеллектуального кружка Рейнольдса, которые официально подтвердили, что указанная тема в указанное время не поднималась на собрании. Исключением был сэр Блэджен, который и распространял слух. Скандал привлёк внимание, и через неделю после 21-го дня рождения, 19 июня 1794 года, Томас Юнг был избран членом Королевского общества^[33]. Прошение о его избрании было подписано всеми ведущими медиками того времени, включая Ричарда Броклсби^[34].

Ещё в мае Томас навестил родителей, которые были обеспокоены ростом известности своего сына; их общение показало, что Юнг отошёл от квакерства. В Бате он навестил герцога Ричмондского, с которым был заочно знаком благодаря двоюродному деду. Герцог писал Броклсби, что на него благоприятное впечатление произвело отсутствие аффектации и огромная эрудиция молодого учёного. В августе того же года, после избрания в Королевское общество, герцог предложил Юнгу пост личного секретаря и адъютанта. Предложение поставило его в сложное положение: Томас писал матери, что пацифизм квакерского учения был главной причиной его отказа, но в автобиографии этого пассажа нет. Напротив, в автобиографии Юнг утверждал, что хотел не общественной активности, а спокойных занятий наукой, «более подходящих для моих талантов и привычек». О реакции Броклсби ничего неизвестно, однако в биографии Пикока отмечено, что Бёрк и Уиндхэм — его близкие друзья — также советовали не принимать этого предложения. Юнг принял решение продолжать изучение медицины^[35].

Университеты Шотландии и Германии

Университетское образование не требовалось для практикующего врача в Англии XVIII века, но ведущие специалисты-квакеры предпочитали наличие формального диплома. Ричард Броклсби, в частности, учился в Эдинбурге и Лейдене. Однако в Лондоне тогда не было университета, а в Оксфорде и Кембридже не преподавали медицину; вдобавок они были англиканскими университетами, куда квакеров не принимали. Томас Юнг выбрал Эдинбургский университет, отправившись туда своим ходом, на лошади (опытным наездником он стал ещё в Юнгсбери). Прибыв в Дерби, Юнг встретился с викарием Бакстоном, знакомым Броклсби, который основал ферму для выведения высокопродуктивных мясных пород скота. Он также познакомился с Эразмом Дарвином, который к тому времени выпустил первый том «Зоономии» и прославился своими работами по туберкулёзу. В доме Дарвина Юнга более всего привлекла коллекция античных произведений искусства, вывезенных из Италии. Дарвин снабдил Юнга рекомендациями в Эдинбурге^[36].

20 октября 1794 года Юнг прибыл в Эдинбург и остановился в доме на площади Сент-Джеймс. Университет был либеральным: не было религиозных ограничений, занятия проводились на английском, а не на латыни. Не было обязательной программы обучения, студенты оплачивали только те курсы, на которые записывались. Главный упор делался на практику, но преимущественно клиническую, для анатомической не хватало трупов (ближе к концу жизни Юнга это станет причиной серии убийств)^[37]. Отношения с ведущими специалистами не сложились, главным образом, из-за спора об аккомодации. Однако в других отношениях Юнг нашёл приятное общество: он посещал занятия Эндрю Делзела, профессора греческого языка. В дальнейшем они издали совместную антологию Analecta Hellenika, в которую Делзел отобрал тексты, а Юнг снабдил их научным комментарием. В Эдинбурге бывший квакер увлёкся театром, танцами и музицированием, которые были ранее для него запретны. Как обычно, он очень обстоятельно отнёсся к новым увлечениям. Если верить анекдоту, побывав в первый раз на уроке менуэта, Юнг вооружился линейкой и циркулем, чтобы вывести формулу идеального танца^[38]. В городском театре он был в восторге от игры Сары Сиддонс. Далее он стал брать уроки игры на флейте, но одному из коллег писал, что не надеется получить хороших результатов. Представители местной общины квакеров вежливо задали ему вопрос, намерен ли он и далее оставаться в их церкви? В Эдинбурге Юнг впервые оценил современную классическую литературу, прочитав «Дон Кихота» Сервантеса и «Неистового Роланда» Ариосто^[39]. Прочитав «Путешествие на острова Западной Шотландии» Джонсона, он был разочарован педантизмом стиля, но загорелся желанием совершить путешествие в Хайленд, куда отправился через три недели после начала лекций^[40]. Он побывал в Абердинском университете и многих замках знатных семейств, включая Гордон-касл. В последнем, по словам Пикока, он впервые «страстно увлёкся дамским обществом»^[41].

6 августа 1795 года он вернулся в Эдинбург, но почти сразу отправился в Англию. В Бирмингеме он продал лошадь и далее дилижансом прибыл в Лондон. Перед отъездом он написал матери, пытаясь убедить её, что «не сбился с пути» (видимо, опасаясь сообщений от эдинбургских квакеров). Он также сообщил, что осенью планирует отбыть на континент — в Лейден либо Гёттинген, а далее рассчитывал отправиться в Вену, Павию, Рим и Неаполь, «если позволит политическое положение» (иными словами, наполеоновские войны). Действительно, в конце октября Юнг прибыл в Гёттингенский университет. Матери он писал, что более всего его привлекала университетская библиотека, которая в то время считалась второй по величине в Европе. Юнг был в восторге, что мог взять любую книгу, к которой только хотел обратиться^[42]. Это свидетельствовало о том, что он начал писать диссертацию. С не меньшей страстью он занимался музыкой, живописью и вольтижировкой. Франсуа Араго по этому поводу замечал:

Юнг с ранних пор усвоил обычное у квакеров… убеждение, что прирождённые умственные способности… гораздо меньше разнятся между собой, чем обычно принято полагать. «Всякий мог бы совершить то, что любой другой совершил», — стало его любимым изречением. Сам он, притом же, не отступал ни перед одним испытанием, которому желали подвергнуть его систему^[38].

Поначалу трудности представлял языковой барьер, но Юнг решил говорить по-немецки даже со своими знакомыми англичанами и шотландцами и быстро освоил язык. Броклсби он сообщал, что научные достижения Германии хорошо известны в Британии и наоборот, но немецкая литература почти совершенно неведома. Однако общение с преподавателями разочаровало: Делзелу он писал, что студентов и профессоров разделяет почти неодолимая стена; не удалось наладить контакта и с эллинистами^[43]. Вероятно, это было следствием испорченной репутации: Юнг ещё в Эдинбурге увлёкся цирком, а в Гёттингене выступал наездником у Франкони, который пустил слух, что у него работает член Королевского общества^[44].

В начале апреля 1796 года Юнг сдал квалификационные экзамены. В июне из печати вышла его диссертация (на латинском языке), снабжённая посвящением двоюродному деду. Диссертация была посвящена механизму человеческого голоса; помимо физиологических аспектов, автор предложил универсальную транскрипцию из 47 знаков для фиксации всех возможных звуковых сочетаний, которые голосовой аппарат способен производить. Именно здесь, по словам Э. Робинсона, проявились главные интересы Юнга — структура языка и теория звуковых волн. Защита прошла 16 июля. Броклсби был успокоен, узнав, что его племянник публично прочитал молитву^[45]. После диспута по существовавшему обычаю его «поженили» с Гигеей и присудили сразу три докторские степени — общей медицины, хирургии и акушерства^[46]. Из-за вторжения Наполеона в Италию планы дальнейшего путешествия сорвались. В автобиографии Юнг писал, что из-за этого попал в Италию только спустя 25 лет, когда «великий завоеватель умирал на Святой Елене»^[47]. Однако он объехал всю северную Германию, побывав в Готе, Веймаре, Йене, Лейпциге, Дрездене и Берлине. Молодой блестящий учёный был принят в обществе, в Веймаре общался с Гердером; в университете с ним учился сын Гёте. В Дрездене Юнг провёл месяц и преимущественно занимался итальянским искусством, образцы которого были выставлены в картинной галерее^[38]. Берлин его разочаровал, несмотря на то, что Юнга принимал британский посол лорд Элгин. В начале февраля 1797 года через Гамбург доктор Юнг вернулся на родину^[48].

Кембридж. Разрыв с квакерами

Вернувшись на родину, Юнг узнал, что во время его пребывания в Германии были изменены правила получения медицинской практики в Лондоне (для врачей «столицы и округи в 7 миль окрест неё»). Теперь требовалось иметь диплом учебного заведения, удостоверяющий, что кандидат проучился не менее двух лет в одном и том же месте. Иными словами, 24-летнему доктору медицины Юнгу вновь предстояло вернуться на студенческую скамью^[49]. Из карьерных соображений он решил получить степень бакалавра медицины в Кембридже, чтобы в перспективе стать членом Королевского колледжа врачей, как Броклсби. В марте 1797 года Юнг был зачислен в Колледж Эммануэля^[en] в статусе феллоу, что давало право питаться за столом преподавателей, а не студентов. Это означало окончательный разрыв с квакерами: каждый кандидат на степень Кембриджского университета должен был публично объявить, что является членом Англиканской церкви^[50].

13 декабря 1797 года скончался двоюродный дед Броклсби. Юнг унаследовал половину его состояния (10 000 фунтов, то есть около 950 000 в ценах 2015 года) и лондонский дом на Норфолк-стрит с библиотекой и коллекцией живописи. Он перевёз свои вещи в лондонский дом, смог нанять слугу и приобрести экипаж^[51]. В феврале 1798 года Томас Юнг был официально исключён из квакерской общины; формальным предлогом было посещение танцев и театра. Депутация квакеров из Вестминстера провела его опрос, в протоколе которого было сказано, что он не проявил раскаяния. О реакции самого Юнга на всё это не сохранилось свидетельств, но публично квакеров он никогда не осуждал. По-видимому, больше он не общался ни с родителями, ни с другими родственниками. Его мать скончалась в 1811 году, а отец — в 1819-м^[52].

Пребывание к Кембридже было для Юнга формальностью: друзьям в Эдинбург он писал, что вынужден подчиняться «глупым законам Лондонского колледжа». В автобиографии он прямо говорил, что не посещал занятий по предметам, которые и так ему были прекрасно известны. Не слишком он усердствовал и с развлечениями (по Э. Робинсону, пресытившись ими в Эдинбурге и Германии), по большей части проводя время за чтением и физическими экспериментами. Защитив диссертацию по человеческому голосу, он понял, что не имеет представления, что такое звук с точки зрения физики. Результатом стало углублённое изучение колебаний, распространяемых как в газах, так и жидкостях. Однако опубликованы эти результаты были только в 1800—1807 годах^[53]. Пикок в своей биографии сообщал, что когда магистр представлял Юнга его тьюторам, то шутливо сказал: «Я привёл вам ученика, способного читать лекции своим учителям». Впрочем, Юнг никогда не пытался делать этого, хотя периодически демонстрировал глубину своих познаний. Юнг с раздражением писал в Эдинбург, что интеллектуальная среда Кембриджа находится в полном застое, а иностранные математики и физики в последние 40 лет полностью превзошли английских^[54]. Это не означало затворничества: в ноябре 1797 года он был избран президентом Гостиной Эммануэля (преподавательского клуба). Тем не менее, диплом бакалавра он формально получил только в 1803 году^[55].

Врач и физик (1800—1815)

Волновая теория света

В 1800 году Юнг перебрался в Лондон с намерением начать врачебную практику. Первым же его решением было продать помпезный дом, доставшийся по наследству от Броклсби, но об истинных своих мотивах он нигде не упоминал^[56]. На следующие 25 лет жизни он обосновался в доме 48 по Уэлбек-стрит в новом районе, где держали практику многие медики — рядом располагались резиденции многих влиятельных семейств. Окончательный переезд состоялся 27 июня 1801 года, что следует из письма к Э. Делзелу. Юнг не особенно беспокоился, что приступить к работе так и не удалось, так как у него всё ещё не было диплома. Состояние позволяло ему держать слугу и выезд. В его письмах этого времени больше всего места занимала волновая теория света^[57].

С конца 1790-х годов Юнг активно занимался оптическими и акустическими опытами. Одному из друзей он писал:

Я изучал не теорию духовых инструментов, а теорию воздуха и провёл новые, как мне думается, наблюдения над гармониками^[58].

В первую очередь он изучал колебания струн, обматывал их серебряной нитью и рассматривал в темноте, направляя на определённые точки луч света. Есть предположение, что этот метод он разработал ещё в Эдинбурге, когда подвизался в качестве канатоходца; тогда же он задумался над вопросами колебания струны, а, возможно, и над вопросами растяжения, сжатия и сдвига. Летом 1799 года была окончена статья «Опыты и проблемы по звуку и свету», которая знаменовала его полный переход на позиции волновой теории. В январе 1800 года он представил свой «мемуар» Королевскому обществу. По словам Е. М. Кляуса, это была веха, разделявшая оптику XVIII—XIX веков^[58]. В 1801—1803 годах Юнг опубликовал две статьи, в которых изложил свои взгляды на проблемы оптической физики: «Теория света и цветов» и «Опыты и исчисления, относящиеся к физической оптике». В указанных работах Юнг ввёл понятия физической оптики и световой волны, которые сам же и предложил. Кроме того, в первой из статей он описал явление астигматизма^[59].

Приняв волновую теорию света, Юнг принял и гипотезу эфира. Главной проблемой этой теории была невозможность обосновать реальность эфира, в результате Юнгу приходилось искать аргументы для этого. Доказательством он считал электрические явления:

Быстрое распространение электрического заряда показывает, что электрическая среда обладает упругостью такой величины, которую необходимо предположить для распространения света. Вопрос о том, должен ли электрический эфир рассматриваться как тот же световой эфир, если только такая жидкость существует, может быть, будет разрешён экспериментально; но до сих пор я, однако, не был в состоянии наблюдать, что преломляющая сила жидкости претерпевает какие-либо изменения под действием электричества^[60].

Л. С. Полак отмечал, что данные тезисы показывают универсальность научной мысли Юнга. Невозможность обосновать существование эфира только аргументами оптики вынуждала его привлекать материал других разделов физики, руководствуясь принципом всеобщей связи материальных явлений природы. Эфир, по Юнгу, не просто являлся носителем оптических явлений, в нём происходили разнообразные электрические и оптические процессы. Развивая взгляды Гюйгенса, Юнг выдвинул гипотезу, что свет есть волна в эфире. Юнг не ссылался ни на Гюйгенса, ни на Эйлера, имена которых были практически неизвестны для британских учёных^[61]. Занимаясь акустикой, он обратил внимание на усиление и ослабление звука при сложении звуковых волн и, обратившись к принципу суперпозиции, открыл интерференцию волн. Открытие общего принципа интерференции Юнг датировал маем 1801 года^[62]. Юнг отказался от представления, что волны, налагаясь, способны только усиливаться. Напротив, он доказал возможность их ослабления и даже взаимоуничтожения при определённых условиях. Так появляются, например, «кольца Ньютона»^[63].

Юнг чётко сформулировал непременное условие интерференции, в его терминологии: «интерферируют только две части одного и того же света» (выражаясь современным языком, лучи должны быть когерентными). Он также предложил способ наблюдения открытого им явления: интерферировали два световых луча, идущих от одного источника через близко проколотые отверстия в непрозрачном экране. Два световых конуса, образующихся за непрозрачным экраном, расширяются благодаря дифракции, частично перекрываются и в области перекрытия образуют серию чередующихся светлых и тёмных полос. Если одно отверстие закрыто, то полосы исчезают, а появляются лишь дифракционные кольца от другого отверстия. Появляются полосы при открытии обоих отверстий, причём неважно, является ли свет солнечным или искусственным. Юнг просто объяснил это явление: тёмные полосы получаются там, где провалы волн, прошедших через одно отверстие, налагаются на гребни волн, прошедших другое отверстие. Тем самым их эффекты взаимно компенсируются. Светлые каёмки получаются там, где два гребня или два провала волн складываются. Связав интерференцию с дифракцией, Юнг впервые произвёл измерения длины световой волны — основной величины оптической физики. Для красного света он получил 1/36 000 дюйма (0,7 μ), для крайнего фиолетового — 1/60 000 (0,42 μ). Это были первые в истории физики измерения длины световых волн, произведённые с приемлемой точностью^[59].

Франсуа Араго так охарактеризовал достижения Юнга в физике:

Ценнейшее открытие доктора Юнга, которому суждено навеки обессмертить его имя, было ему внушено предметом, казалось бы, весьма ничтожным; теми самыми яркими и легкими пузырями мыльной пены, которые, едва вырываясь из трубки школьника, становятся игрушкой самых незаметных движений воздуха. <…> Вот, бесспорно, самая странная из гипотез! Неожиданностью было видеть ночь среди ясного дня, в точках, которых свободно достигали солнечные лучи, но кто бы мог подумать, что свет, слагаясь со светом, может вызвать мрак!^[64]

В 1803 году работы Юнга были чрезвычайно некорректно раскритикованы Генри Брогамом — будущим лордом-канцлером. Юнг пытался игнорировать личные выпады, но в 1804 году опубликовал отдельной брошюрой аргументы в свою защиту, причём ссылался не на авторитеты, а только лишь на материалы экспериментов. Из курьёза, хотя и важного для понимания физических законов, теорию Юнга вывели работы Гельмгольца 1850-х годов, которые образовали теорию цветного зрения Гельмгольца — Юнга^[65].

Королевский институт (1801—1803)

В конце мая 1801 года Королевский институт пригласил Юнга прочитать курс публичных лекций, не связанных с медицинской практикой. Юнг, располагая средствами, позволил себе торговаться из-за суммы гонорара. К тому времени он уже дважды удостаивался права читать Бейкеровскую лекцию, а в 1803 году удостоился её в третий раз. В конце концов, по рекомендации Бенджамина Румфорда, Юнгу дали должность профессора и назначили гонорар в 300 фунтов стерлингов за год (около 25 000 в современных ценах), и он полностью посвятил себя лекциям, на подготовку которых ушло примерно 9 месяцев^[67]. Юнг читал с 20 января по 17 мая 1802 года по понедельникам и средам в 14:00 и по пятницам в 20:00, всего 50 лекций по самым разнообразным предметам. Примерно в том же режиме лекции были повторены в 1803 году, но в дополненном виде. В публикацию 1807 года вошло 60 лекций, классифицированных по предметам — «Механика», «Гидродинамика», «Физика» и «Математика». Реальное их содержание было намного шире: в первом разделе речь шла также о живописи и архитектуре, во втором о музыке и оптике, в третьей — об астрономии и географии, а в четвёртом — как о чистой, так и прикладной математике^[68].

Почти сразу стало понятно вопиющее несоответствие между уровнем лектора и его аудитории. Тьютор Колледжа Эммануэля, побывавший на лекции Юнга, язвительно писал, что он «выступал перед несколькими глупыми женщинами и философами-дилетантами», вдобавок, его главной ошибкой было «полагаться на знание, а не невежество своих слушателей»^[69]. 23 мая 1802 года Джеймс Гилрей опубликовал злую (по определению Э. Робинсона) карикатуру, которая воспроизводила обстановку на лекциях. Художник объединил здесь несколько лекционных сезонов, поскольку в 1800 году производилась демонстрация веселящего газа, а узнаваемый портретно Х. Дэви не работал в Институте до 1801 года^[66]. По определению Е. М. Кляуса:

Его изложение «страдало» чрезмерной сжатостью, он не любил задерживаться на промежуточных вопросах, «разжёвывать» их. Ему казалось, что его поймут с полуслова, как всегда понимал он сам. Говорил он правильно, быстро, его фразы звучали легко, законченно, однако слушать его было нелегко. Он давал слишком богатую пищу для среднеинтеллектуальных едоков, больше, чем они могли усвоить^[70].

Поскольку Институт всё больше превращался в разновидность светского развлечения, а не инструмент просвещения, летом 1803 года Юнг расстался с этим заведением. Официальной причиной был конфликт между его обязанностями в Королевском институте и потребностями его медицинской практики. Конфликта между Юнгом и администрацией не было: после отставки с поста профессора он сохранил членство в Институте и публиковался в его изданиях до конца жизни^[69].

Летом 1802 года герцог Ричмондский попросил Юнга сопровождать его племянников во Францию в качестве личного врача и переводчика с французского языка. Три месяца они провели в Руане, сам Юнг сумел совершить двухнедельную поездку в Париж, где посетил Институт Франции, причём на одном из заседаний лицезрел Наполеона. Пикок утверждал, что Юнг был представлен первому консулу, но сам он писал в автобиографии, что только смотрел со стороны. Связи с французскими учёными способствовали тому, что в 1804 году он был назначен секретарём Королевского общества по переписке с заграницей (foreign secretary), которую занимал до конца жизни^[71].

Женитьба. «Курс лекций по естественной философии»

14 июня 1804 года, через день после 31-летия, Юнг женился на Элизе Максвелл, происходившей из шотландского аристократического семейства. Невесте было около 18 или 19 лет; об обстоятельствах этого брака практически ничего не известно. У родителей Элизы был дом на Кавендиш-сквер, то есть они были соседями Юнга. Брак оказался бездетным, хотя, судя по описанию знавшего обоих Пикока, «был полон взаимной привязанности и уважения…, украшенный утончённостью манер и изысканным вкусом». Отсутствие личной переписки и дневников не позволяет судить об их отношениях более глубоко. Юнг был привязан и к трём сёстрам своей жены, одной из которых — Эмили — был посвящён автобиографический очерк^[72].

После женитьбы, Юнг нуждался в источнике постоянного заработка, который могла дать только медицинская практика. Желая отдохнуть от критиков, летом 1804 года Юнг с женой обосновались в курортном городе Уортинг, который вошёл в моду у состоятельной публики после начала континентальной блокады и невозможности отдыхать во Франции. На протяжении 15 лет Юнг по четыре месяца в году — во время купального сезона — работал в Уортинге, причём в 1808 году смог купить там дом и получить регистрацию «врача-резидента». Многие научные работы Юнга следующих лет также были связаны с этим городом^[73].

Юнг рассчитывал заработать и на издании «Курса лекций по естественной философии и механическому искусству» (A Course of Lectures on Natural Philosophy and the Mechanical Arts) — двух объёмистых томов почти в 1500 страниц с цветными иллюстрациями. Издатель обещал ему 1000 фунтов стерлингов^[74], что составляет в современных ценах 72 000. В итоге он так и не получил гонорара из-за разорения издательства, но книга успела к тому времени выйти в свет. Первый том включал 60 лекций в Королевском институте, во второй вошли его ранее опубликованные и новые статьи (в том числе «О глазном механизме») и каталог естественнонаучной литературы от античности до 1805 года. Каталог был составлен во время подготовки к лекциям и включал около 20 000 заглавий в тематическом порядке^[73]. Обстоятельность этой работы показывает тот факт, что в библиографии указано даже «Слово о происхождении света» М. В. Ломоносова^[75]. Джозеф Лармор охарактеризовал «Курс лекций» Юнга как «наиболее обширный и оригинальный труд такого рода» для своего времени^[76][77]. Для «Курса лекций» характерна связь научной теории с широкой технической практикой, вообще частая у Юнга. В одном ряду с вопросами теоретической физики и механики он рассматривает прикладные проблемы, причём как с технической, так и технологической стороны. Ярче всего это проявилось в его исследованиях на стыке физики и физиологии. От проблем аккомодации глаза и световой интерференции, он перешёл к вопросам цветного зрения и заложил тот фундамент, на котором были основаны работы Гельмгольца. Юнг предположил существование в сетчатой оболочке глаза трёх родов чувствительных волокон, реагирующих на три основных цвета. По легенде, именно Юнг-врач обнаружил цветовую слепоту у Джона Дальтона^[78].

Именно Юнг в «Курсе лекций» предложил механическую работоспособность именовать «энергией» (вместо принятого ранее термина «сила») и придал данному термину научное значение — как способность производить работу; то есть величину, пропорциональную массе и квадрату скорости движущегося тела. Приоритет Юнга в этом отношении был забыт уже к середине XIX века. Особое место в «Курсе» занимали вопросы теории прочности, он оказался пионером изучения напряжений, вызываемых ударом, и указал метод их вычисления для идеально упругих материалов. В 13-й лекции Юнг вывел модуль упругости — как вес, который в состоянии удлинить стержень с поперечным сечением, равным единице, на его собственную длину. Эта постоянная получила название модуля Юнга^[79].

Медик

Не сумев заработать на издании своих лекций по физике и страдая от несправедливой критики, Юнг был вынужден выбирать между врачебной профессией и естественной философией. Вдобавок, в 1808 году Этьен Малюс описал явление поляризации света, которое в то время не могло быть объяснено волновой теорией. Томас Юнг писал Дэвиду Брюстеру:

Что касается моих основных гипотез о природе света, то я с каждым днём всё менее и менее расположен занимать ими свои мысли по мере того, как всё большее число фактов, вроде тех, которые открыл Малюс, доходит до моего сознания…^[80]

По мере расширения клиентуры Юнг убедился в крайне низком уровне развития медицины своего времени и попытался привести свои представления о ней в тот же систематический вид, какой он проделал с физикой. В 1808 году он, наконец, удостоился британской степени доктора медицины и с 1809 года сделался членом Королевского колледжа врачей. Ещё в 1806 году он пытался получить место в Миддлсекском госпитале, однако только в сезон 1809—1810 годов получил там должность лектора^[81]. Юнг прочитал 36 лекций в обычной своей манере, то есть предъявляя слишком высокие требования к слушателям. В 1813 году он опубликовал «Введение в медицинскую литературу, включающее систему практической нозологии» (Introduction to Medical Literature, Including a System of Practical Nosology), которое было переиздано уже в 1823 году. Это было издание его медицинских лекций, дополненное статьёй о причинах сердцебиения^[82]. Примечательно, что предлагая собственную классификацию заболеваний, он следовал тем же принципам, что и Линней в своей систематике природы^[83]. В 1815 году последовало издание «Практического и исторического трактата об обиходных заболеваниях», в котором отразились собственные воспоминания Юнга об опыте болезней 1780-х годов. Его надежды на признание не оправдались и в этой области: он был встречен жёсткой критикой^[84]. Более того, репутация учёного отпугивала и пациентов, о чём вспоминал даже Араго^[85].

В январе 1811 года Юнг стал врачом госпиталя св. Георгия^[en] на углу Гайд-парка, невдалеке от дома покойного Броклсби. Это было престижное место работы, которое обеспечивало большую известность для частной практики. Несмотря на недоброжелательное отношение, 24 января на голосовании Юнг получил 100 голосов, а его главный конкурент — доктор Кеббелл — только 92^[81]. О «напряжённом конкурсе» он писал в автобиографии, но более не сообщал никаких подробностей. По мнению биографа Юнга — Э. Робинсона — он не стал «звездой» в госпитале, но не имел и больших конфликтов, как его первый учитель Хантер, который когда-то работал там. Он исключительно аккуратно относился к своим обязанностям, особенно после того, как закрыл частную практику (в 1817 году)^[82]. В целом, и Пикок, и Араго отмечали, что Юнг был великим учёным, но плохим врачом; главной его проблемой было вечное опасение навредить пациенту. Примерно о том же свидетельствовал сэр Бенджамен Броуди — стажёр Юнга, который затем занял его место и проводил освидетельствование тела после смерти учёного в 1829 году. Броуди вспоминал (уже после выхода биографии Пикока), что «ум его… не был приспособлен к профессии, которую он избрал, а, кроме того, он был постоянно увлечён более интересными ему занятиями. <…> Я никогда не замечал, чтобы он вёл какие-либо врачебные записи, и я сомневаюсь, что он когда-либо вспоминал о врачебных делах после того, как покидал палату. Его медицинские труды были немногим более, чем простыми компиляциями из других книг»^[86]. Однако по слухам, распространяемым современниками, он едва ли не лучше своих коллег добивался излечения больных, хотя и не любил новомодных методов^[87].

В целом Э. Робинсон объяснял неуспех Юнга как врача недостаточной его концентрацией на сугубо профессиональных предметах. Он практически не общался с коллегами-профессионалами и не прилагал усилий, чтобы повысить свою квалификацию как практика. В то же время физиологические опыты и теоретические обобщения Юнга остались в истории науки, тогда как все методики Броуди и его коллег не вошли в медицинские справочники^[88]. Из серьёзных достижений Юнга Ф. Олдэм называет формулу точной дозировки лекарственных препаратов и исследование гало для измерения мельчайших частиц, например, кровяных телец. На основе последнего он создал первый эриометр, усовершенствованный впоследствии Эммонсом^[82]. «Формула Юнга» была создана для дозировки лекарств для детей: при расчёте требуется дозу для взрослого умножить на возраст ребёнка в полных годах и поделить на сумму 12 + возраст ребёнка^[89].

В автобиографической заметке Юнг практически не упоминал о своих медицинских занятиях. К тому времени его захватила принципиально другая проблема — дешифровка письменности Древнего Египта^[90].

Поздние годы. Учёный-полимат (1814—1829)

Розеттский камень и египтология (1814—1819)

В 1807 году Томас Юнг издал руководство по греческой палеографии, а ещё ранее — хрестоматию античных текстов со своими комментариями. В 1810 году он обратился к папирусам из Геркуланума, найденным в обугленном виде в 1750-х годах; некоторые образцы были привезены в Лондон и оказались в распоряжении Королевского общества. Попытки раскрыть их, как правило, заканчивались уничтожением свитков, значительная часть текста оставалась непрочитанной. Юнгу, используя химические навыки, удалось прочитать и транскрибировать несколько образцов. Статья о его геркуланумских штудиях вышла в том же 1810 году и была переиздана как приложение к биографии Пикока^[92]. Занимаясь греческими папирусами, он впервые столкнулся с папирусами из Египта, записанными иероглифическим шрифтом. В 1811 году его друг сэр Уильям Бугтон привёз из Египта мумию, начинённую иератическими папирусами, бо́льшая часть которых погибла от сырости во время возвращения в Англию. Оставшиеся Бугтон презентовал Юнгу в 1814 году. Демотические знаки, которыми был исписан один из папирусов, Юнг обозначил как «энхориальные» (то есть «туземные») и в дальнейшем пользовался этим термином^[93][94]. В это же время Юнг заинтересовался Розеттским камнем с тремя текстами, записанными разными письменами, из которых читались только греческие^[95].

Среди первых исследователей греческого текста Розеттской надписи был друг Юнга — Ричард Порсон и К. Гейне — профессор Гёттингенского университета, с которым Юнг также был знаком. Если сама по себе надпись, датированная 27 августа 196 года до н. э., не содержала существенно новой информации (это был договор между египетскими жрецами и царём Птолемеем V Эпифаном), то последняя сохранившаяся строка греческого текста обещала огромные возможности для филологии. Там говорилось, что указ был начертан «священными» (иероглифическими), «туземными» (демотическими) и греческими письменами, то есть все три части надписи были одинаковы по смыслу и содержанию^[96].

К проблеме дешифровки древнеегипетской письменности Юнг обратился в 1813 году, читая многотомный труд Иоганна Кристофа Аделунга «Митридат, или Всеобщее языкознание…», дополненный профессором Иоганном Северином Фатером. Фатер указал, что средняя часть Розеттской надписи сделана алфавитным письмом, включавшим приблизительно 30 знаков. Эта идея, наложившись на исследования папирусов Бугтона, привела к активной деятельности самого Юнга. В 1814 году он взялся за труд шведского филолога Иоганна Акерблада, который выдвинул идею, аналогичную Фатеру. Некоторые свои соображения о египетских папирусах и средней надписи Розеттского камня он изложил в письме, прочитанном в мае 1814 года в Королевском обществе антикваров и опубликованном в журнале Archaeologia. В 1815 году статья была дополнена предположительным переводом демотического текста, а также перепиской Юнга с Сильвестром де Саси и Акербладом и вышла в 6-м томе журнала Museum Criticum^[97]. Результаты, по-видимому, обескуражили учёного. Сильвестру де Саси он писал в Париж:

Я прочитал, хотя и в спешке, эссе Акерблада прошлой зимой и не был расположен согласиться с тем немногим, что я вынес из этого. Поэтому, будучи не особенно впечатлён его опубликованными результатами, я вновь обратился к исследованию. И хотя я не претендую на абсолютно верное решение и не опровергаю важности трудов господина Акерблада, я считаю себя вправе предложить мой собственный перевод в качестве совершенно независимого от его остроумной работы: это обстоятельство много добавляет к вероятности наших догадок, когда им случается совпадать. Лишь потому, что я получил ваше любезное письмо, я вновь перечитал труд Акерблада. И я обнаружил, что почти по каждому пункту он согласуется с результатами моих собственных исследований в отношении смысла слов, которые рассматривает автор. Это сходство следует признать более полным, чем мне представлялось до сих пор: ход рассуждений Акерблада кажется абсолютно верным. Должен, однако, сказать, что результат лишь в незначительной степени совпадает с начальным этапом исследований и что большая и наиболее сложная часть перевода до сих пор не получила какого-либо авторитетного подтверждения со стороны^[98].

В ноябре 1814 года совпали два события: Юнг написал Сильвестру де Саси, что согласился с доводами Акерблада, что дешифровка иероглифов возможна на основе коптского языка, а вскоре секретарь Королевского общества по переписке с заграницей получил посылку из Парижа. Это была книга «Египет при фараонах» Жана-Франсуа Шампольона. В январе 1815 года швед Акерблад вступил с переписку с Юнгом. Тем временем, 41-летний англичанин охотно предоставил 23-летнему Шампольону свои статьи с достигнутыми им результатами по исследованию Розеттского камня^[99][100].

А. Сильвестр де Саси следующим образом отреагировал на действия Юнга:

Если я могу дать вам совет, — то рекомендую вам не сообщать о ваших открытиях господину Шампольону. Он будет пытаться претендовать на приоритет в этой области. Во многих местах своего произведения он даёт понять, что он открыл значение многих египетских слов из Розеттской надписи. Я сильно опасаюсь, что это не что иное, как шарлатанство. Добавлю даже, что я имею большие основания так думать… Впрочем, я не сомневаюсь, что, если бы господин Акерблад, Эт. Катремер или Шампольон достигли реального прогресса в дешифровке египетского текста, они поспешили бы поделиться с широкой публикой своими открытиями. Скромность в этом случае была бы излишней, и никто из них не смог бы удержаться^[101].

В то время, когда Шампольон подходил к идее, что иероглифика фиксировала разговорный язык, Юнг, установив, что демотическая (энхориальная) скоропись восходит к иератике, разочаровался в фонетической дешифровке. Огромное количество знаков как будто бы подтверждало гипотезу об идеографической природе письменности. Впрочем, в вопросе содержания — пусть и гипотетическом — египетских текстов, Юнг проявил себя ярым ксенофобом: он полагал, что тексты на папирусах и памятниках малоинтересны, ибо связаны с вопросами религии «столь глупого и легкомысленного народа», как египтяне^[102].

Свою новую концепцию Юнг изложил в статье «Египет» для Британской энциклопедии, увидевшей свет в 1819 году. В разделе о письменности был помещён иероглифический словарик из 218 иероглифических и 200 демотических знаков, в котором Юнг верно определил значение около 80 слов^[103]. По Юнгу, египетское письмо состояло из двух видов — иероглифического и курсивного, которые оба являются идеографическими и не фиксируют фонетического строя языка. Курсив применялся в папирусах, и его знаки, по сути, есть аббревиатуры иероглифов. Демотический текст Розеттской надписи он также отнёс ко второй категории, именуемой по-гречески энхориальной. Расхождение между написанием знаков на папирусах и в Розеттской надписи объяснялось Юнгом исключительно искажением знаков. Исключением он считал передачу греческих собственных имён, при которой египтяне использовали идеографические знаки в звуковом значении. Исходя из этих соображений, Юнг пытался читать иероглифическую запись имён греческих правителей Египта в первой части Розеттской надписи и на других памятниках. Юнг определял их по наличию картуша и ошибочно приписывал себе это открытие, хотя оно было совершено датским филологом Йоргеном Соэгой. В итоге, Юнг условно прочитал иероглифическую запись имён «Птолемей» и «Береника», но дальше не пошёл. Главной заслугой его стало открытие тесной связи между иероглификой и демотикой, что позволило ему верно определить значение ряда иероглифов и правильное фонетическое чтение пяти знаков. Однако это были лишь частные результаты. Юнг не поверил античным свидетельствам, что в египетской системе письма были обозначения звуков. Анализируя египетский «иероглифический алфавит», Юнг также не понял, что древнее письмо было консонантным, то есть не передавало гласных звуков^[104].

Возвращение к физике. «Морской альманах»

В 1816 году Араго и Гей-Люссак во время поездки в Англию навестили Юнга в Уортинге. Впоследствии Араго так описал эту встречу:

В 1816 г. я путешествовал по Англии в обществе своего учёного друга, г-на Гей-Люссака. В это время Френель только начал свою научную карьеру, написав работу о дифракции. Работа эта, заключавшая, по нашему мнению, солидные данные, несовместимые с ньютоновской теорией света, естественно превратилась в основной предмет наших бесед с доктором Юнгом. Мы удивлялись многочисленным оговоркам, которые он вносил в наши похвальные отзывы, пока он не заявил нам, что опыт, захвативший наше внимание, ещё в 1807 г. приводился в его «Натуральной философии». Это утверждение показалось нам безосновательным. Оно сделало спор наш долгим и детальным. …Сознание собственной бестактности поразило нас лишь в тот момент, когда госпожа Юнг внезапно вышла. Мы уже начали рассыпаться в извинениях перед её супругом, когда она вернулась снова с огромным томом in quarto в руках. Это был первый том «Натуральной философии». Она положила его на стол, открыла, ни слова не говоря, на странице 787 и указала пальцем рисунок, на котором теоретически доказывался криволинейный путь дифракционных полос, служивший предметом спора^[105].

Френель немедленно вступил с Юнгом в переписку; работы Юнга по волновой теории впервые оказались оценены по достоинству, однако к достижениям самого французского учёного англичанин отнёсся сдержанно. «Ахиллесовой пятой» волновой теории было тогда явление поляризации, которое само по себе привело к отходу Юнга от проблем физики. После прочтения работ Френеля Юнг пришёл к выводу, что поляризация может быть исчерпывающе объяснена только если допустить, что световые колебания происходят перпендикулярно к распространению волны, а не вдоль, как считалось после Гюйгенса (в 1672 году мысль о поперечности световых колебаний выдвинул Роберт Гук, но эта идея осталась незамеченной). О своём выводе Юнг сообщил Араго в частном письме 1817 года, и тогда же аналогичный вывод сделал и Френель. Свой «мемуар» он представил Французской Академии в 1821 году, что привело к спору о приоритете, длившемуся около десятилетия^[106].

Дальнейшее С. Р. Филонович трактовал как «парадокс»: врач, отмеченный достижениями в разных областях физики, получил государственное признание как астроном^[107]. В 1818 году совет Британского Адмиралтейства назначил Юнга секретарём Бюро долгот и суперинтендантом «Морского альманаха» („Nautical Almanac“). С Адмиралтейством Юнг имел дело с 1811 года как иностранный секретарь Королевского общества и рецензент усовершенствований, предложенных британским корабельным мастером Сеппингсом^[108]. Последний, работая на верфях Чатема, предложил отказаться от ранее принятых перпендикулярных конструкций, которые создавали чрезмерные напряжения в корпусе при спуске на воду^[109]. В автобиографии Юнг отмечал, что его долгое время держали в неведении, а о своём назначении — через парламентский акт — он узнал из газет. Должность не была обременительной и приносила солидный доход: Юнгу положили жалованье в 400 фунтов в год (26 340 фунтов в ценах 2015 года), а он совместно с другими членами должен был рассматривать целесообразность мер для развития военно-морского флота. Так, он участвовал в назначении награды в 5000 фунтов за открытие Северо-Западного прохода^[110]. В 1820 году Юнг стал одним из главных лоббистов устройства постоянной обсерватории на Мысе Доброй Надежды, причём она должна была работать над теми же темами, что и Гринвичская обсерватория. Юнг сам написал инструкцию для вновь открываемого заведения^[111]. О личном участии Юнга в составлении этого документа свидетельствует пункт 5, посвящённый наблюдениям для разработки теории атмосферной рефракции, к вопросам которой обратился учёный^[112].

В связи с назначением Юнг опубликовал несколько работ по астрономии. Тематика их была самой разнообразной: «Наблюдение светящегося метеора» (1818), «Исследование поправок в положении звёзд на аберрацию и нутацию» (1820), серия статей о рефракции, статьи об астрономических представлениях древних народов (1822), теории приливов и т. д. В 1821 году вышла в свет его монография «Элементарная иллюстрация небесной механики Лапласа» — одна из первых научно-популярных книг на английском языке^[112].

Основные хлопоты пали на Юнга в связи с изданием «Морского альманаха». С одной стороны, это было фундаментальное практическое издание, известное далеко за границами Англии, с другой стороны, астрономы-профессионалы требовали превращения его в астрономический справочник. Юнг не решился на коренную реформу, поскольку полагал, что издание Адмиралтейства должно быть прежде всего пособием для практической навигации, моряки военного и торгового флотов астрономией интересовались мало и новые данные были для них бесполезны (если погода не позволяла видеть звёзд, не были нужны и планетные данные). Он, однако, добавил в издание таблицы расстояний до Луны и четырёх планет. За нежелание реформировать издание он подвергся критике со стороны астронома-наблюдателя Ф. Бэйли, а позднее и Астрономического общества в целом^[113]. Формально она выразилась в том, что в издаваемом альманахе нашли 58 опечаток, хотя сам Юнг отмечал, что в аналогичном французском издании он нашёл 73 опечатки. Критика, ведшаяся в крайне некорректной форме, дошла в 1828 году до парламента, привела к роспуску Бюро долгот и, по-видимому, ускорила кончину Юнга^[114][115].

«Британская энциклопедия»

В 1816 году Юнг был приглашён редакцией «Британской энциклопедии» написать ряд статей для «Дополнения» к её шестому изданию, в которых мог в полной мере реализовать свои многочисленные интересы и увлечения. Всего до 1825 года он написал 63 статьи, из которых 46 были биографическими. Основной причиной заняться энциклопедией была необходимость заработка: врачебная практика шла вяло, а медицинские книги продавались плохо. Предприняв второе издание «Введения в медицинскую литературу» 1823 года, Юнг отказался от авторских прав за 100 фунтов стерлингов (95 гиней). Для участия в «Британнике» он выдвинул непременным условием не указывать своего авторства (с 1823 года оно стало указываться) и запросил гонорар в 16 гиней за лист, который затем был увеличен до 20. Общий объём его статей составил 380 страниц ин-кварто, причём только статья «Языки» включала примерно 33 000 слов. Участие в энциклопедии оказалось весьма прибыльным для Юнга: за 9 лет работы в редакции он заработал примерно 7000 фунтов стерлингов^[116], то есть 572 000 фунтов в ценах 2015 года.

Две энциклопедические статьи Юнга — «Египет» и «Цвет» — были полноценными научными монографиями, отражавшими самые последние достижения в соответствующих областях. В 1855 году в собрании сочинений Юнга были переизданы его энциклопедические статьи «Мост», «Плотницкие работы», «Цвет», «Когерентность», «Египет», «Геркуланум», «Языки», «Приливы», «Весы и меры» и 23 биографии^[117]. В числе описанных им персон были Лаплас и Лаланд, многих героев своих статей он знал лично, как, например, Г. Кавендиша, биографические данные о котором весьма скудны. Обычно биографические статьи Юнга были построены однотипно: основные жизненные вехи, анализ научных работ, оценка творчества в целом. Иногда раздел о научных работах включал большие объёмы аналитики: в статье о Лапласе Юнг реферировал 101 его работу, а в статье о Лаланде — 200^[118]. Статьи Юнга приобрели во многих случаях значение первоисточника, оценки же, выносимые автором, зачастую являются единственным источником представлений о собственном методологическом кредо Юнга^[119]. В то же время он не был свободен в выборе, Макви Напьер^[en] постоянно навязывал ему темы, в которых он чувствовал себя некомпетентным или о которых не хотел высказываться. Так, статья о поляризации света была переводом с французского статьи Араго, к которой Юнг добавил некоторые комментарии. Юнг написал статью «Ванна» (поскольку работал на морском курорте), но смог отказаться от статьи «Краниология», предмет которой назвал «мусором». Отказался он и от статьи «Бурильно-взрывные работы», аргументируя это тем, что уже десять лет не интересовался «механическим искусством в любом его виде» и не хотел к этой области возвращаться. В 1821 году он отказался от «Горного дела» и «Резки камня». Только в 1823 году он сдался и написал краткую статью «Дорожное строительство». По Э. Робинсону, биографии привлекали его меньше, чем обзорные статьи^[120].

Недооценённой Э. Робинсон признавал статью «Языки». Она была основана на двух предыдущих работах Юнга, опубликованных в 1813 году в Quarterly Review, включая рецензию на «Митридата» Аделунга^[121]. В этой статье сочетались как его эрудированность, так и способности исследователя. В статье со значительной детализацией рассмотрено около 400 языков и предложена их классификация и группировка по семьям, в его терминологии «по числу совпадений в значениях слов». Особое место здесь занимали греческий, коптский, санскрит, китайский, берберский и чероки. В результате он объединил санскрит с греческим, латинским и немецким, основываясь на фундаментальных понятиях, таких как «небо», «земля», «день», «отец», «мать». Юнг ввёл для этого родства термин «индоевропейские языки» (англ. Indo-European languages), который впервые использовал в рецензии 1813 года^[122].

Джордж Пикок в биографии Юнга настаивал на его приоритете в разработке теории приливов, описанной в соответствующей статье (ей посвящено 10 страниц в биографии Пикока). Она вышла в 1823 году и была подписана, но прошла незамеченной, поэтому королевский астроном сэр Джордж Эйри, писавший о приливах уже после кончины Юнга, был вынужден признать его приоритет постфактум. Юнг отказался от ньютоновского восприятия Земли как идеального шара, покрытого водой, на которую действуют только силы тяготения между Солнцем и Луной. Он ввёл различение вынужденных колебаний воды, вызванных гравитационным воздействием небесных тел, и естественных колебаний, которые возникают в океанической толще. Далее он рассмотрел эти два типа колебаний как взаимодействующие маятники. С этим подходом была связана и статья «Мосты», в которой он высказался по поводу перестройки старого Лондонского моста и вывел общие формулы по статике кладки арочных пролётов. Работы Юнга, однако, уступали по детальности теориям Телфорда^[123].

С работой в «Британнике» связано участие Юнга ещё в двух проектах. С 1814 года Юнг состоял в рабочем комитете Королевского общества по газификации Лондона. С 1812 года велась прокладка газового освещения, которое было установлено и в доме самого Юнга. После взрыва на газовом заводе комиссия должна была ответить на вопросы о безопасной длине и диаметре газовых труб. Расчёты Юнга позволили Хамфри Дэви в 1815 году предложить безопасную шахтёрскую лампу. Основываясь на проведённых им экспериментах по подрыву газовоздушной смеси и сравнении его силы с результатами взрыва пороха, Юнг пришёл к выводу, что взрывчатая сила каменноугольного газа не превышает 1/1000 от такой же массы пороха, что позволило успокоить население и инвесторов. Юнг написал для энциклопедии статью «Меры и весы», заинтересовавшись вопросами стандартизации. Ещё в 1816 году его назначили в комиссию для определения целесообразности перехода на метрическую систему и выработки единой британской (так называемой «имперской») системы мер. Доклады комиссии от 1819, 1820 и 1821 годов составлял Юнг, они и легли в основу его статьи в «Британнике». Члены комиссии отказались рассматривать переход на метрическую систему, иными словами, здесь Юнг проявил себя как консерватор, который не желал слишком глубоких общественных изменений^[124].

Путешествие во Францию и Италию

Летом 1821 года Юнг продал дом в Уортинге и принял решение отправиться на континент, посетив Италию, куда так и не смог попасть четвертью века ранее^[125]. Юнг с женой покинул Лондон в середине июня и вернулся лишь в конце октября. Он совмещал обычные интересы туриста и свои профессиональные обязанности в Королевском обществе. Первым пунктом на его пути был Париж и Институт Франции, торжественную встречу организовали Араго и Александр Гумбольдт. Он познакомился с Лапласом, Кювье и Био, но не стал встречаться с Шампольоном, который тогда жил в Гренобле, располагавшемся на пути Юнга^[126]. Несмотря на этот приём, во время визита не поднималось серьёзных научных тем; членом Французской академии наук Юнга избрали только через 6 лет. Дилижансом через Лион и Шамбери чета Юнгов отправилась в Турин. Итальянская часть путешествия проходила через Геную, Рим, Неаполь, Сиену, Пизу, Флоренцию, Венецию и Милан^[127].

Юнг совмещал интерес к искусству античности и Ренессанса с изучением коллекций египетского искусства, крупнейшая из которых принадлежала Бернардино Дроветти и хранилась в Ливорно. Среди предметов коллекции 8 сентября Юнг обнаружил двуязычную надпись (15 строк демотики и 32 — греческого текста), подобную Розеттской, которая могла послужить для проверки метода дешифровки. Однако ему не удалось получить разрешение на копирование^[128]. Большинство впечатлений от поездки касались культуры и искусства, к которым Юнг отнёсся скептически, полагая, что в Италии они находятся примерно на том же уровне, что и в Англии. Пребывание в Италии было омрачено вестями о болезни тёщи миссис Максвелл — матери Элизы Юнг, — которые настигли их во Флоренции. Из-за этого пришлось сократить пребывание в Венеции и Милане и отказаться от поездки в Швейцарию и долину Рейна, которую Юнг планировал изначально. В Женеве супруги узнали о кончине миссис Максвелл и двинулись в Шаффхаузен, откуда 21 октября 1821 года добрались до Брюсселя^[129].

Полемика с Шампольоном

27 сентября 1822 года Жан-Франсуа Шампольон на заседании Французской академии надписей обнародовал «Письмо господину Дасье относительно алфавита фонетических иероглифов», тезисы которого были помещены в октябрьский номер Journal des savants^[130]. В этом докладе Шампольон описал метод фонетического чтения древнеегипетской иероглифики. Опубликованный текст «Письма» начинался с описания успехов его предшественников — Сильвестра де Саси, Акерблада и Юнга. Изложив доказательства существования иероглифической «вспомогательной системы письма», — алфавитных знаков для передачи чужеземных собственных имен, — Шампольон разъяснял акрофонический метод образования фонетических знаков. Данная теория признавалась полностью приложимой к фонетической составляющей демотических текстов. Шампольон объявил, что иероглифические фонетические знаки, применявшиеся «для передачи звуков греческих или римских собственных имен, употреблялись также в иероглифических текстах, высеченных задолго до появления греков в Египте». Их значение аналогично записям в картушах греко-римской эпохи. Косвенным доказательством древности системы фонетической записи служил тот факт, что данный «алфавит» был плохо приспособлен для передачи греко-римских имён, которые искажались подчас до неузнаваемости. В заключении очерка Шампольон высказал мысль о египетском происхождении европейского алфавитного письма^[131][132]. На его выступлении присутствовали и Юнг, и Сильвестр де Саси; англичанин сидел рядом с трибуной, именно тогда состоялось личное знакомство Юнга и Шампольона — представил их друг другу астроном Араго^[133][134]. На следующее утро Юнг был приглашён на квартиру Шампольона, где его встретил тёплый приём. В частности, Шампольон охотно позволил ему познакомиться со своими выкладками и документами и даже позволил скопировать часть одного из папирусов. Далее сам Шампольон в компании Араго посетил Юнга в отеле, где тот остановился, и даже был представлен его супруге. Расстались они дружески, но Юнг после возвращения испытывал досаду, что, находясь на верном пути, не сделал решающего шага, в отличие от своего молодого французского коллеги. Это породило в нём, по мнению Р. и Л. Аткинсов, чувство ревности^[135]. При этом для Шампольона египтология составляла всю его жизнь, а Юнг никогда не стремился побывать в Египте; иероглифика была для него лишь одним из многих интеллектуальных упражнений. Юнг даже не вступил в основанное в 1817 году лондонское Египетское общество и пренебрежительно назвал его «делянкой нищих итальянцев или мальтийцев»^[136].

Очень быстро возник спор о приоритете, который принял националистическую окраску, причём даже благожелательно настроенные к Юнгу французские учёные встали на сторону своего земляка^[137]. Обнародование Шампольоном «Письма господину Дасье» стало сенсацией общеевропейского масштаба. Отчасти она наложилась на политический момент: англо-французские противоречия после свержения Наполеона не стали меньше. В сфере египтологии они причудливо выразились в конфликте о принадлежности Розеттского камня, который в конечном итоге был выставлен в Британском музее. Отношения Юнга и Шампольона на этом фоне не могли не принять форму соревнования, первенство в котором рассматривалось как политическая победа^[138][139]. В Великобритании не могли оставить этого без ответа, и в 55-м томе лондонского журнала Quarterly Review (1823) появилась анонимная статья, в которой доказывалось, что иероглифический алфавит не может быть использован для чтения иероглифических текстов, поскольку применялся только для транскрибирования греко-римских имён собственных. Открытие алфавита было закреплено за Юнгом. Это утверждение было услышано в Европе и нашло отражение в собственной статье Юнга 1823 года: «Сообщение о некоторых новых открытиях в области иероглифической литературы и египетских древностей, с приложением подлинного алфавита автора, дополненного Шампольоном». Она была посвящена Александру Гумбольдту^[140].

Шампольон ответил критике в трёх докладах, прочитанных в Академии надписей в апреле, мае и июне 1823 года. Он сразу же перешёл в наступление, задав слушателям вопрос: если методы Шампольона и Юнга тождественны, почему же столь различаются результаты их работы? Он заявил, что бессмысленно ставить вопрос о приоритете открытия, потому что методы исследователей имели мало общего между собою. По мнению И. Г. Лившица, Юнг и Шампольон основывались на единых предпосылках: оба признавали генетическую связь демотики и иероглифики и то, что картуши обозначали царские имена. Однако эти факты были открыты задолго до их полемики и описывались Олафом Тихсеном, который также распознал в иератике упрощённую иероглифику, Жомаром, Дегинем и Соэгой. Когда речь шла о фонетическом чтении, Юнг пошёл на механическое сопоставление знаков в картушах с иероглифами демотического текста и совершил важную ошибку: полагая, что египетское письмо фиксирует как гласные, так и согласные звуки (как в греческом), он считал некоторые иероглифы слоговыми или обозначающим дифтонги. Это было сделано на основе анализа имён Птолемея и Береники. Знак, стоящий в картуше Птолемея третьим, Юнг посчитал лишним, поскольку в Розеттской надписи он отсутствовал, а его соответствие в демотическом тексте он посчитал частью предыдущего знака. В итоге Юнг верно отождествил только пять фонетиков, а его система оказалась слишком сложной, поскольку он разделил знаки на три категории: алфавитные, одно- и двусложные. Все дальнейшие попытки её применения оказались безрезультатны. Юнг даже не ставил вопроса о возможности фонетического анализа египетских иероглифических групп, не обозначающих греческие слова. Напротив, Шампольон, предположив внутреннюю однородность системы, сумел применить её на практике^[141].

После 1823 года Юнг отошёл от вопросов египтологии, его раздражение вызвала посылка от Шампольона — первые выпуски труда о египетском пантеоне. Юнг официально заявил, что устал от иероглифов и навсегда покончил с этой темой, хотя это не соответствовало действительности^[142]. Тем не менее, когда ему предложили в 1827 году издать в одном томе его египтологические статьи, он отклонил это предложение^[143].

Последние годы жизни

В последнее десятилетие своей жизни Юнг вошёл хорошо обеспеченным человеком: он занялся новым для того времени бизнесом — страхованием жизни; в одной из страховых компаний (Life Insurance Company) он служил специалистом по расчётам и врачом^[144]. Он хорошо заработал на биржевой лихорадке 1824 года, когда реклама предлагала не менее 600 схем страхования жизни. Благодаря жалованью в Адмиралтействе и в страховой компании он имел 500 фунтов в год (40 000 в ценах 2015 года), что, согласно автобиографии, делало его совершенно независимым от капризов пациентов и читателей. Собственно, ещё в 1816 году Юнг анонимно издал статью «Алгебраическое выражение ценности жизни». В книге о распространённых болезнях 1815 года он опубликовал таблицу сравнительной смертности в различных графствах Великобритании, причём статистика по Лондону была хуже всего. После 1820 года, то есть уже занимаясь страхованием жизни, он опубликовал на эту тему пять статей под своей фамилией, стремясь предоставить потенциальным клиентам наиболее удобные формулы для расчёта страховки^[145].

В интеллектуальном плане он пытался приспособить теорию волн для геологии и геодезии: Юнг пришёл к выводу, что колебания земной коры сходны с продольными колебаниями звуковых волн. Это поставило вопрос о действительной форме Земли, которую ещё Ньютон понимал не как сферу, а как сфероид. Новаторство Юнга было в осознании неправильности этого сфероида. Аргументы Юнга произвели впечатление на Лапласа, который использовал его выкладки в одной из собственных работ^[146].

Располагая большими доходами и ведя светский образ жизни, в 1825 году Юнг покинул дом на Уэлбек-стрит и переехал в дом 9 по Парк-сквер; район застраивался компанией, в которой он работал. В автобиографии, комментируя своё положение на тот момент, он заметил: «можно сказать, что он родился старцем и умер юношей»^[147]. Перенеся в юности туберкулёз, Юнг всю жизнь отличался отличным здоровьем. Однако летом 1828 года, во время посещения Женевы, он неожиданно почувствовал упадок сил. В феврале 1829 года проявились симптомы, принятые врачами за астму, к апрелю он страдал одышкой и кровохарканием. Ему пришлось передать все дела давнему другу Хадсону Герни, с которым они когда-то учились. Как раз на этот период пришлась ожесточённая атака на него представителей астрономического сообщества. Юнг уже был так слаб, что не мог держать пера в руках. 10 мая 1829 года он скончался, не дожив месяца и трёх дней до 56-летия^[148].

Медицинское освидетельствование было поручено его коллеге по госпиталю св. Георгия Беджамену Броуди. Вскрытие не показало туберкулёза лёгких. Сильно было поражено сердце: левый желудочек был вдвое больше обычной величины, клапаны аорты и сама аорта окостенели (в современной терминологии — прогрессирующий атеросклероз с кальцификацией). Юнг всю жизнь был умеренным в пище, не курил и не употреблял алкоголя, вёл активную жизнь и занимался спортом^[149].

Кончина Юнга почти не вызвала реакции в Англии^[148]. В журнале «Ланцет» была опубликована краткая заметка о смерти «выдающегося врача, который был одним из первых по величине философов в Европе». Официальную речь произнёс и президент Королевского общества; других некрологов не было. По настоянию вдовы Юнга и Х. Герни в Вестминстерском аббатстве была помещена мемориальная доска с барельефом работы Ф. Чантри^[150]. Он был похоронен в фамильном склепе Максвеллов в Фарнборо^[151].

Память

Первые биографии Юнга были написаны Хадсоном Герни («Мемуар о жизни Томаса Юнга, доктора медицины…», 1831), Франсуа Араго («Эвлогия Томасу Юнгу», 1835) и Джорджем Пикоком (1855, вышла вместе с собранием избранных сочинений). Тем не менее, к середине XIX века он был прочно забыт у себя на родине, и зачастую его вклад в разные отрасли науки осознавался с большим опозданием^[152]. По мнению Ф. Олдэма — автора его биографии как учёного-естественника (совместно с А. Вудом, 1954) — причина тому была в крайней закрытости и индивидуализме личности Юнга. При этом он переживал из-за утраты приоритета, но не предпринимал усилий, чтобы сделать своё имя более известным. Ему было свойственно распыляться, хотя любое из его открытий само по себе сделало бы его величиной в истории науки^[153]. В 2000-е годы биографией Юнга занимался Эндрю Робинсон^[en], который в 2006 году опубликовал книгу «Последний человек, который знал всё». Биография Робинсона удостоилась благосклонных рецензий научного сообщества^[154].

В 2002—2003 годах бристольским издательством Thoemmes Continuum были переизданы «Курс лекций» в 4 томах^[155] и три тома избранных сочинений с биографией Пикока^[156].

В англоязычном мире сложилась традиция считать Томаса Юнга пионером в расшифровке древнеегипетской письменности^[157]. В публикациях, выходивших на протяжении XX века в США и Великобритании, вклад Юнга всегда выносился на первое место. В статье Ф. Гриффита, посвящённой столетнему юбилею дешифровки (перепечатана в «Журнале египетской археологии» в 1951 году), прямо утверждалось, что несмотря на отдельные ошибки, разработанный Юнгом метод вёл к безошибочной дешифровке иероглифики. По Гриффиту, до 1820—1821 года у Шампольона не было той основы, на которой возможно было создать теорию дешифровки, она появилась только после знакомства его со статьёй Юнга в «Британской энциклопедии». Автор воздерживался от оценок, ограничившись указанием на обвинения Юнга в плагиате и отрицания Шампольона, отметив, однако, что на фоне успехов Шампольона Юнг отказался публиковать отдельной книгой свои египтологические штудии^[158]. В статье Д. Аллена о предшественниках Шампольона утверждалось, что «вполне возможно, что Юнг опередил Шампольона»^[159]. В российской и советской историографии приоритет Шампольона практически не подвергался оспариванию, за исключением «Краткой истории египтологии» В. Томсинова, в которой вклад Юнга в египтологию сравнивался с ролью братьев Райт в истории самолётостроения^[160].

Примечания

Литература

Ссылки

• Труды Т. Юнга, оцифрованные в «Архиве Интернета»  (неопр.). Дата обращения: 9 марта 2017.
• Юнг, Томас // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907. — Т. XLI (1904): Эрдан — Яйценошение. — С. 389.